"Биография-Роман" Лимонова - Каррер

Этот сайт посвящен Эдуард Лимонов. 130 страниц на французском языке (66) Английский (35), Испанский (10) Итальянский (10) и России (6).
Первая страница (очень полный), французский (почти все понятно с Яндекса Перевести или Google Translate) :

      http://www.tout-sur-limonov.fr/

                         Независимая сайт

Первая страница сайта переведена на русский язык (частично): 

http://www.tout-sur-limonov.fr/412678054

 Эммануэль Каррер 

                  Лимонов

                            Роман

  У того, кто хочет восстановить коммунизм, нет мозгов.

У того, кто о нем не сожалеет, нет сердца.

Владимир Путин 

                                           Пролог

Москва, октябрь 2006 – сентябрь 2007

1

До 7 октября 2006 года – того самого дня, когда Анна Политковская была убита в подъезде собственного дома, имя этой мужественной журналистки, открыто противостоявшей политике Владимира Путина, было известно лишь тем, кого интересовали перипетии чеченских войн. Но вот, в одночасье, ее лицо, печальное и непреклонное, стало для западного мира олицетворением свободомыслия. В ту пору я заканчивал работу над документальным фильмом, снятым в маленьком российском городке, часто бывал в России, поэтому, как только новость о гибели Анны попала в СМИ, один журнал предложил мне первым же рейсом вылететь в Москву. Моя задача заключалась не в том, чтобы проводить какое-то расследование, мне было предложено просто поговорить с людьми, которые ее знали и любили. Вот так и получилось, что я провел целую неделю в редакции «Новой газеты», где она работала специальным корреспондентом, в организациях по защите прав человека и в комитетах солдатских матерей. И журналисты, и правозащитники ютились в тесных, плохо освещенных помещениях с допотопной оргтехникой. Многие из них уже немолоды, а численность этой горстки людей удручающе мала. В этом узком кружке, где все друг друга знают, я тоже быстро перезнакомился со всеми, убедившись, что эти люди и есть, в сущности, вся демократическая оппозиция в России.

Помимо русских друзей, у меня в Москве есть и другой круг знакомых, состоящий из французов, живущих в России, – журналистов и деловых людей. И когда, вечером, я рассказывал им о своих дневных встречах, в ответ они сочувственно улыбались: мужественные демократы, борцы за права человека, о которых я рассказывал, были достойны всяческого уважения, но правда заключалась в том, что обществу до их борьбы не было никакого дела. Они вели заранее проигранную битву в стране, где соблюдение формальных свобод мало кого интересовало: лишь бы граждан не лишали права обогащаться. Кстати, ничто так не забавляло, точнее, не раздражало моих живущих в России французских друзей, как широко распространенное у нас мнение, что убийство Политковской было совершено по заказу ФСБ (политической полиции, во времена СССР называвшейся КГБ) и даже более того – по заказу самого Путина.

«Послушай, – говорил мне Павел, бывший преподаватель франко-российского университета, а ныне предприниматель, – надо перестать нести всякую чушь. Ты знаешь, что я прочитал, если не ошибаюсь, вNouvel Observateur? Тамошнему журналисту показалось странным, что Политковскую, как по заказу, подстрелили именно в день рождения Путина. Как по заказу! Ты представляешь, до какой степени идиотизма надо дойти, чтобы на полном серьезе написать такое? Ты видишь эту картину? В ФСБ собирается чрезвычайное совещание. Господа, скоро день рождения Владимира Владимировича. Надо сделать ему такой подарок, который действительно доставил бы ему удовольствие. Какие есть соображения? Высокое собрание чешет репу, потом кто-то предлагает: а что, если принести ему голову Политковской, этой вонючки, которая только и делает, что поливает его грязью? По рядам пробегает одобрительный шепот. Прекрасная мысль! Вперед, ребята, у вас полная свобода рук. Прости, – заключил Павел, – но я на такую дешевку не куплюсь. Подобное можно увидеть разве что в русском ремейке “Гангстеров”[1]. В реальной жизни – никогда. И еще знаешь что? На самом деле правдой является как раз то, о чем сказал Путин, так возмутивший прекраснодушного западного обывателя: убийство Анны Политковской и шум, поднятый вокруг этого преступления, нанесли Кремлю гораздо больше ущерба, чем все ее статьи в газете, которую никто не читает».

Я слушал, как Павел и его друзья, живущие в центре Москвы в прекрасных квартирах, снятых по баснословным ценам, защищают власть, приводя следующие аргументы. Во-первых, все могло бы быть в тысячу раз хуже, во-вторых, граждан России это устраивает – так какой же смысл читать им мораль? Но я слушал также грустных, рано постаревших женщин, которые днями напролет рассказывали мне, как по ночам из воинских частей вывозят на машинах без номеров солдат, истерзанных отнюдь не врагами, а старшими по званию. Особенно тяжелое впечатление производили их свидетельства о полном бездействии судебной системы. И конца этому не было видно. То, что армия и полиция глубоко коррумпированы, – это в порядке вещей. То, что человеческая жизнь ничего не стоит, – это в российских традициях. Но наглость и жестокость представителей власти, у которых простые люди рискуют потребовать отчета, их уверенность в полной безнаказанности – вот что больше всего возмущало солдатских матерей, родителей детей, погибших во время штурма школы в Беслане, родственников жертв в театральном центре на Дубровке.

Вспомните, что произошло в октябре 2002 года. Все мировые телевизионные каналы в течение трех дней показывали только это. Публика с замиранием сердца следила за чеченскими террористами, взявшими в заложники полный зрителей театральный зал, где на сцене играли музыкальную коме дию «Норд-Ост». Спецслужбы, отказавшись вести переговоры, решили проблему, запустив в зал отравляющий газ, от которого пострадали как террористы, так и заложники. И президент Путин горячо поздравил их за проявленную твердость. Количество жертв среди заложников точно не известно, примерная цифра – сто пятьдесят человек. А если близкие погибших задают вопрос, нельзя ли было подумать о невинных жертвах и попытаться действовать по-другому, то их, одетых в знак траура в черное, начинают обвинять чуть ли не в пособничестве террористам. Каждый год они приходят на место событий, чтобы почтить память умерших, и полиция всякий раз зорко следит за тем, как проходят эти, по сути дела, мятежные сборища, хотя запретить их не осмеливается.

Я тоже пошел туда. На площади перед театром собралось две-три сотни человек, вокруг них плотным кольцом стояло столько же омоновцев, в касках, со щитами и тяжелыми дубинками. Пошел дождь. Над зажженными свечами, которые люди держали в руках, обернув каждую бумажным воротничком, чтобы не обжечь пальцы, раскрылись зонты. Все это напомнило мне пасхальную службу в православной церкви, куда меня водили в детстве. Только вместо икон были плакаты, фотографии и списки погибших. Люди, которые несли эти плакаты и свечи, были сиро тами, вдовцами и вдовами, родителями, потерявшими своего ребенка, – словом, теми, для кого нет названия ни в русском языке, ни во французском. За всю церемонию было сказано всего несколько слов, и произнесший их человек с холодным бешенством заметил, что к скорбящим не вышел ни один представитель власти. И это все – никаких речей, никаких лозунгов, никаких песен. Они просто стояли там, молча, со свечами в руках, и тихонько переговаривались между собой, а вокруг, выставив вперед щиты, сгрудились омоновцы. Оглядевшись, я увидел несколько знакомых лиц: кроме участников траурной церемонии, здесь собрался весь скудный мирок оппозиции, с которой я общался всю эту неделю. Сохраняя на лице приличествующее случаю выражение скорби, я обменялся с ними дружеским приветствием.

Наверху, на ступенях театрального подъезда, перед закрытыми дверями, я заметил силуэт, который показался мне смутно знакомым, но кто это, я вспомнить не смог. Мужчина, одетый в черное пальто, с горящей свечой в руке. Вокруг него собралось несколько человек, с которыми он вполголоса переговаривался. Окруженный людьми, стоя поодаль от остальной толпы и возвышаясь над ней, этот человек привлекал внимание, и мне вдруг явилась странная мысль: он похож на главаря банды, который пришел с приближенными на похороны кого-то из сподвижников. Я видел его профиль, наполовину скрытый поднятым воротником пальто. Высовывался только кончик бородки. Женщина рядом со мной тоже его заметила и сказала своей соседке: «Посмотри, и Эдуард здесь; это хорошо». Словно расслышав ее слова через разделявшее нас пространство, человек в черном пальто повернул голову. Пламя свечи резко высветило его лицо снизу.

И я узнал Лимонова.

2

Сколько же времени я его не видел? Мы познакомились с Лимоновым в начале восьмидесятых, когда он поселился в Париже, в ореоле славы после своего скандального романа «Русский поэт предпочитает больших негров»[2]. В этой книге он рассказывал о жалкой и феерической жизни, которую вел в Нью-Йорке, эмигрировав из Советского Союза. Редкие грошовые заработки, нищенское существование в убогой гостинице, а то и под открытым небом, беспорядочные связи со случайными сожителями, мужчинами и женщинами, попойки, грабежи, драки. Плавание без руля и ветрил, как у Роберта Де Ниро в «Таксисте», жизненный прорыв в духе Генри Миллера, с которым Лимонова роднит дубленая шкура и невозмутимость каннибала. Эта книга стала событием, а ее автор, при близком знакомстве, тоже не разочаровывал. В те времена мы были уверены, что советские диссиденты – это суровые, плохо одетые бородачи, живущие в крошечных квартирках, набитых книгами и иконами, и ночами напролет ведущие разговоры о спасении мира посредством обращения в православие. И вот перед нами предстал человек обаятельный, лукавый, остроумный, похожий одновременно на загулявшего матроса и на рок-звезду. В ту пору движение панков находилось в апогее своей популярности, а их признанным вождем был Джонни Роттен, лидер рок-группы Sex Pistols, не постеснявшийся обозвать Солженицына старым хрычом. Непривычный облик диссидента новой волны выглядел очень свежо и привлекательно, и Лимонов сразу, с момента своего появления, стал любимцем парижских литературных кругов, где я в то время совершал свои первые робкие шаги. Лимонов не пишет выдумок, он умеет рассказывать только о своей жизни, но его жизнь захватывающе интересна, а стиль повествования прост, конкретен, полностью лишен литературного жеманства и напоминает мускулистую прозу Джека Лондона. Вслед за автобиографическими повестями об эмиграции появляются воспоминания о детских годах, прошедших на харьковской окраине, о полукриминальном отрочестве подростка Савенко и, наконец, о жизни молодого поэта-авангардиста в Москве, в эпоху Брежнева. О тех временах и о Советском Союзе Лимонов пишет с ностальгическим чувством, чуть приправленным легкой иронией, представляя «развитой социализм» настоящим раем для ловких авантюристов. Часто случалось, что к концу очередного застолья, когда все вокруг пьяны, кроме него самого – а пить Лимонов умеет, – он вдруг начинал славословить Сталина, и окружающие относили подобные выходки на счет его любви к провокациям. Он мог, например, появиться в клубе Palais в форме офицера Красной Армии. Он публиковался в газете L’Idiot International, издававшейся Жан-Эдерном Алье, который хоть и не разделял идей бело-голубых[3], однако сумел собрать под свои знамена немало ярких антиконформистских умов. Лимонов обожал скандалы и имел невероятный успех у женщин. Его свобода от всяческих условностей и авантюрное прошлое производили сильное впечатление на молодых буржуа, которыми мы были. Лимонов был нашим варваром, нашим повесой, мы его обожали.

Но когда рухнул коммунизм, дело начало принимать странный оборот. Радовались все, но только не он; и если Лимонов требовал расстрелять Горбачева, то было видно, что он не шутит. Он начал исчезать в длительных поездках на Балканы, и мы с ужасом узнали, что там он воюет на стороне сербов: для нас это было все равно что связаться с нацистами или убийцами из племени хуту. Его показали в выпуске новостей Би-би-си: он выпускал автоматные очереди в направлении осажденного Сараево под благосклонным взглядом Радована Караджича, лидера боснийских сербов, которого суд признал военным преступником. После этих подвигов Лимонов вернулся в Россию и создал там политическую организацию, присвоив ей красноречивое название – Национал-большевистская партия. Иногда в телерепортажах можно было видеть обритых наголо и одетых в черное молодых людей, которые маршировали по улицам Москвы и в знак приветствия – полуфашистского, полукоммунистического – выбрасывали вверх сжатый кулак, выкрикивая лозунги типа «Сталин! Берия! ГУЛАГ!», имея в виду, что этих личностей и эти реалии неплохо бы вернуть. Флаги, которые они несли, напоминали знамена Третьего рейха, только на месте свастики красовались серп и молот. А впереди, бешено жестикулируя, в бейсболке и с мегафоном в руках, шел предводитель этого сборища – тот самый остроумный и обаятельный парень, дружбой с которым всего лишь несколько лет назад мы все так гордились! Это было так странно, словно вы вдруг узнали, что ваш старый товарищ по лицею стал главарем бандитской шайки или погиб во время террористического акта. Вы все время о нем думаете, перебираете в голове воспоминания, стараетесь представить себе все обстоятельства и тайные причины, под действием которых ваши жизни разошлись так далеко. В 2001 году стало известно, что Лимонова арестовали, судили и посадили в тюрьму по какому-то не очень внятному обвинению: речь вроде бы шла о незаконной торговле оружием и попытке государственного переворота в Казахстане. Излишне говорить, что в Париже нашлось немного охотников подписывать петиции в его защиту.

Я не знал, что он вышел из тюрьмы, и был изумлен, встретив его здесь. Теперь он скорее напоминал интеллектуала, чем рокера, но окружавшая его аура была все та же: мощная и притягательная энергетика, ощутимая даже на расстоянии. Я раздумывал, не присоединиться ли к тем, кого растрогало присутствие Лимонова на церемонии и кто захотел выразить ему свое уважение. Но, в какой-то момент случайно встретившись с ним взглядом, я решил, что он меня не узнал. И поскольку мне, в сущности, нечего было ему сказать, от своей затеи я отказался.

Взволнованный неожиданной встречей, я вернулся в гостиницу, где меня ждал еще один сюрприз. Просматривая сборник статей Анны Политковской, я обнаружил, что пару лет назад она присутствовала на процессе над тридцатью девятью членами Национал-большевистской партии, которых судили за то, что они с криками «Путин уходи!» ворвались в здание президентской Администрации и учинили там погром. За свои действия они рисковали получить большие сроки, и Политковская открыто и недвусмысленно встала на их защиту: по ее мнению, поступки этих мужественных и цельных молодых людей позволяли надеяться, что нравственные ценности в стране еще не утеряны.

Я был поражен. Мне казалось, что с Лимоновым все ясно, и двух мнений тут быть не может: он – омерзительный фашист, вставший во главе банды скинхедов. И вот выясняется, что женщина, которую после ее гибели все дружно причислили к лику святых, говорила о них и о нем как о героических борцах за демократию в России. В Интернете – та же песня, но уже от Елены Боннер. Елена Боннер, вдова Андрея Сахарова! Ее муж – великий ученый, великий диссидент, великий моральный авторитет, обладатель Нобелевской премии мира. И тем не менее Боннер, как и Политковская, высоко оцениваланацболов – так в России называют членов лимоновской партии. Возможно, говорила она, им стоило бы поменять название своей партии, оно многим кажется неблагозвучным, но это потрясающие ребята.

Несколько месяцев спустя я узнал, что под названием «Другая Россия» формируется политическая коалиция, куда входят Гарри Каспаров, Михаил Касьянов и Эдуард Лимонов – соответственно один из самых великих шахматистов всех времен, бывший путинский премьер-министр и писатель, по нашим оценкам, нерукопожатный. Вот уж действительно чудо-тройка! Было совершенно очевидно, что что-то изменилось: возможно, даже не сам Лимонов, а его место на политической сцене. Как раз в эту пору Патрик де Сент-Экзюпери, с которым я познакомился, когда он был московским корреспондентом Figaro, собрался издавать сборник репортажей. И когда он спросил, нет ли у меня интересной темы для первого номера, я безо всяких раздумий ответил: Лимонов. Патрик вытаращил глаза: «Твой Лимонов – просто мелкая шпана». «Не уверен, – возразил я. – Здесь надо разобраться».

– Ладно, – согласился Патрик, не ввязываясь в дискуссию. – Разбирайся.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы напасть на его след – найти через Сашу Иванова, московского издателя, номер его телефона. А получив номер, я потратил еще какое-то время на то, чтобы его набрать. Я не знал, в каком тоне вести разговор, определиться в этом было важно прежде всего для меня самого: в какой роли выступить – старого приятеля или дотошного интервьюера? Говорить по-русски или по-французски? Обращаться к нему на «ты» или на «вы»? Хорошо помню свои сомнения на этот счет, но, по странной случайности, я напрочь забыл первую фразу, которую произнес, когда позвонил, а он взял трубку после первого же гудка. Скорее всего, я просто назвал свое имя, и он без малейшей заминки ответил: «А, Эммануэль, как поживаешь?» «Нормально», – пробормотал я и смешался: мы не были близко знакомы, не виделись пятнадцать лет, и я готовился к тому, что мне придется напоминать, кто я такой. Он сказал: «Вы приходили на церемонию на Дубровке, в прошлом году, ведь так?»

И тут я растерялся окончательно. Стоя на расстоянии ста метров, я долго его рассматривал, прежде чем узнать; потом взгляды наши встретились, но лишь на мгновение, и он ничем, абсолютно ничем, не дал понять, что узнал меня тоже. Позже, оправившись от изумления, я подумал, что Саша Иванов, наш общий друг-издатель, мог предупредить его о моем звонке, но я не рассказывал Саше о своем походе на Дубровку. Тайна так и осталась неразгаданной. Впоследствии я понял, что никакой тайны тут нет, просто у него потрясающая память и не менее потрясающая способность контролировать свои рефлексы. Я сказал, что хочу сделать о нем большой материал, и Лимонов безо всяких уговоров согласился терпеть меня рядом с собой целых две недели. «Если только, – добавил он под конец, – меня снова не посадят».

3

Двое крепких парней с бритыми затылками, одетых в джинсы, черные куртки и грубые ботинки, пришли, чтобы отвести меня к своему лидеру. Мы ехали по Москве на черной «Волге» с тонированными стеклами, и я бы не удивился, если бы мне завязали глаза. Однако нет, мои ангелы-хранители ограничились тем, что оглядели двор дома, к которому мы подъехали, проверили подъезд и лестничную площадку, куда выходила дверь небольшой темноватой квартирки, производившей впечатление нежилой. В квартире, покуривая, коротали время еще два бритых затылка. У Эдуарда, рассказывает мне один из них, в Москве есть три-четыре адреса, где он ночует, как правило не задерживаясь в одном месте по два дня подряд. Он никогда не составляет планов и расписаний на будущее и шагу не делает без своих охранников – членов НБП.

Пока я жду, мне в голову приходит, что мой репортаж начинается неплохо: конспиративная квартира, жизнь в подполье – романтично так, что дальше некуда. Только я до сих пор не понял, с какой версией этой романтики мне предстоит иметь дело: терроризм или сопротивление, Карлос[4] или Жан Мулен?[5]Правда, пока игра не сыграна и историки не договорились о том, какую версию считать официальной, возможные варианты трудно отличить друг от друга. Кроме того, мне интересно, чего ждет от меня сам Лимонов. Не исключено, что, неприятно удивленный тем, что писали о нем некоторые западные журналисты, он никому не доверяет и рассчитывает на некую реабилитацию с моей помощью. Что до меня самого, то я ничего не знаю. Нечасто бывает, что, готовясь к встрече с каким-то человеком и собираясь о нем писать, ты до такой степени сбит с толку.

В конце концов меня вводят в скудно обставленный кабинет: посреди комнаты стоит Лимонов, одетый в джинсы и черный свитер. Без улыбки протягивает мне руку. Держится настороженно. В Париже мы были на «ты», но по телефону он сказал мне «вы», на том мы и останавливаемся. Несмотря на отсутствие практики, он лучше говорит по-французски, чем я по-русски, – пусть будет французский. Раньше он занимался гимнастикой с гантелями, отжимался, должно быть, он делает это и сейчас: в свои шестьдесят пять он по-прежнему строен – плоский живот, юношеский силуэт, гладкая, матовая – как у азиата – кожа без морщин. Но теперь у него усы и острая бородка с проседью, что делает его немного похожим на постаревшего д’Артаньяна из «Двадцати лет спустя» и гораздо больше – на большевика-комиссара, в особенности, на Троцкого. Если не считать того, что Троцкий никогда не занимался бодибилдингом.

В самолете я перечитал одну из его лучших книг – «Дневник неудачника», и на обложке была следующая аннотация: «Если бы Чарльз Мэнсон или Ли Харви Освальд вели дневник, у них получилось бы что-нибудь в этом роде». Несколько пассажей из этой книги я выписал себе в блокнот. Ну вот, к примеру: «Я мечтаю о диком восстании, я ношу разино-пугачевского типа восстание в сердце – потому не быть мне Набоковым, не собирать мне с оголенными старческими волосатыми англоязычными ногами бабочек на лугу… А вдруг миллион заработаю – оружия на эти деньги куплю и подниму в какой-либо стране восстание». Это был сценарий, который он сочинял в тридцать лет, очутившись на улицах Нью-Йорка эмигрантом без гроша в кармане; прошло тридцать лет, и вот сценарий становится фильмом. И в этом фильме у него именно та роль, о которой он мечтал, – профессиональный революционер, технолог партизанской войны в городе, Ленин в бронированном вагоне.

Это я ему и сказал. В ответ Лимонов засмеялся – сухим, неприязненным смешком, шумно, через ноздри, выпустив воздух. «Это правда, – признал он. – Я свою жизненную программу выполнил». Но тут же уточнил: время вооруженных мятежей уже прошло. Он грезит теперь не о бурных восстаниях, а скорее об оранжевой революции, вроде той, что недавно произошла в Украине. Мирная демократическая революция – это то, чего Кремль, на его взгляд, боится больше всего и постарается задушить в самом зародыше. Потому и приходится вести себя так осторожно. Несколько лет назад на него напали и жестоко избили бейсбольными битами. Недавно на него было совершено еще одно покушение. В списке «врагов России» его имя фигурирует в первых строках, а это означает, что он – кандидат на отстрел, и спецслужбы могут натравить на него народных мстителей, сообщив им его адрес и номер телефона. В этом же списке была и Политковская, подстреленная из помпового ружья, и бывший офицер ФСБ Литвиненко, отравленный полонием после того, как обвинил своих бывших коллег в преступной деятельности. Там фигурирует и миллиардер Ходорковский, отбывающий срок заключения в Сибири за то, что попытался вмешаться в политику. Следующим за Ходорковским в этом списке стоит он. Лимонов.

На другой день он проводит совместную пресс-конференцию с Каспаровым. В зале я вижу многих из тех, с кем довелось общаться, когда я готовил материал о Политковской, но, кроме того, собралась целая толпа журналистов, особенно иностранных. Некоторые очень возбуждены, к примеру, съемочная группа из Швеции, которая делает не короткий сюжет, а целый документальный фильм – три месяца съемок – о предполагаемой победной поступи движения «Другая Россия». Похоже, наивные шведы всерьез верят в эту радужную перспективу и рассчитывают дорого продать свой фильм прокатчикам во всем мире, когда Каспаров и Лимонов придут к власти.

Могучая стать, горячая улыбка, привлекательная внешность армянского еврея: когда они вдвоем поднимаются на сцену, бывший чемпион по шахматам выглядит гораздо внушительнее Лимонова. А тот, с его бородкой и очками, кажется, обречен играть роль хладнокровного стратега при вожде-харизматике. Каспаров сразу же берет быка за рога, объясняя, почему президентские выборы, которые состоятся в 2008 году, дают оппозиции исторический шанс. Заканчивается второй президентский срок Путина, по конституции баллотироваться на третий он не имеет права, и поскольку политическую поляну вокруг себя он вытоптал, то достойных кандидатов со стороны власти быть не может. Следовательно, у демократической оппозиции появляется шанс. На прессу надели намордник, поэтому никто не знает, до какой степени русским опостылели олигархи, коррупция, всевластие ФСБ. Но он, Каспаров, это знает. Он красноречив и убедителен, его голосовые модуляции приятны уху, и я начинаю думать, что шведы, возможно, и правы. Хочется верить, что присутствуешь при событии неординарном, что наблюдаешь нечто, подобное рождению польской «Солидарности». Но в этот момент мой сосед, английский журналист, усмехается и, дохнув на меня запахом джина, шепчет: «Чушь собачья! Русские обожают Путина и не поймут, почему эта дурацкая конституция не дает им возможности избрать в третий раз такого хорошего президента. К тому же не забывайте одну штуку: конституция запрещает избираться в третий раз подряд. Так ведь можно выставить на один срок вместо себя какую-нибудь карманную фигуру, чтобы стерегла кресло, а через четыре года вернуться. Вот посмотрите, так и будет».

Эта реплика мгновенно остужает мой энтузиазм. Истина оказывается на стороне людей трезвых, тех, кто все понимает и не дает запудрить себе мозги. Она на стороне моего проницательного друга Павла, который убежден, что вся история с демократической оппозицией в России – нечто вроде попытки провести рокировку, играя в шашки: этот маневр правилами не предусмотрен и не сработает никогда. Каспаров, который минуту назад казался мне почти русским Валенсой, становится похожим на Франсуа Байру[6]. Его речь начинает казаться чересчур высокопарной и путаной, а мы с соседом-англичанином превращаемся в школьников-шалопаев, усевшихся в дальнем углу класса, чтобы рассматривать под партой неприличные картинки. Я показываю ему книгу Лимонова, которую только что купил. Издана она, разумеется, в Сербии, называется «Анатомия героя» и содержит несколько превосходных фотографий, изображающих упомянутого героя, Лимонова himself, позирующего в камуфляжной форме рядом с сербским ополченцем Арканом, с Жан-Мари Ле Пеном, с русским популистом Жириновским, с солдатом удачи Бобом Денаром и некоторыми другими гуманистами. «Чертов фашист…» – комментирует англичанин.

Мы оба одновременно поднимаем глаза на Лимонова. Он сидит рядом с Каспаровым, чуть откинувшись назад, и слушает, как тот жалуется на преследования со стороны власти. При этом на лице у него нет и следа того нетерпения, какое обычно читается на лицах политиков на митинге: дождаться момента, когда оратор замолчит, чтобы начать наконец говорить самому. Он сидит, выпрямив спину, спокойный и внимательный, как монах дзен-буддист во время молитвы. Эмоциональная речь Каспарова начинает восприниматься как посторонний шум: теперь я не могу оторвать глаз от лица Лимонова, и чем тщательнее в него всматриваюсь, тем отчетливее понимаю, что не имею ни малейшего представления, о чем он думает. Действительно ли он верит в оранжевую революцию? Или его, бешеного пса, человека, живущего по собственным законам, просто забавляет изображать из себя правоверного демократа среди бывших диссидентов и борцов за права человека, которых он всю жизнь считал наивными глупцами? И ему доставляет удовольствие чувствовать себя волком, попавшим в овчарню?

Нахожу в блокноте еще один пассаж из «Дневника неудачника»: «Да, я принял сторону зла – маленьких газеток, сделанных на ксероксе листовок, движений и партий, которые не имеют никаких шансов. Никаких. Я люблю политические собрания, на которые приходят несколько человек, какофоническую музыку неумелых музыкантов, у которых на лице написано, что они хронические неудачники. Играйте, играйте, милые… И я ненавижу симфонические оркестры, балет, я бы вырезал всех виолончелистов и скрипачей, если б когда пришел к власти».

Я хотел было перевести этот кусок английскому журналисту, но в этом не было нужды, потому что нам обоим пришла в голову одна и та же мысль. Он наклонился ко мне и сказал, на этот раз совершенно серьезно: «Тем, кто рядом с ним, надо быть начеку. Если он когда-нибудь дорвется до власти, то в первую очередь перестреляет их всех».

Статистической ценности мои наблюдения, конечно, не представляют, и все же: готовя репортаж о Лимонове, я поговорил по меньшей мере с тремя десятками человек. Начиная от случайных собеседников, которые подвозили меня в своей машине (в Москве практически все автовладельцы подрабатывают извозом), кончая друзьями, которых, хотя и с некоторой оговоркой, можно назвать русской богемной буржуазией – артистами, журналистами, издателями, покупающими мебель в IKEA и читающими русскую версию журнала Elle. Это все люди скептического ума, и тем не менее ни от одного я не услышал о Лимонове ничего плохого. Никто не произнес слова «фашизм», а когда я настаивал: «Ну а как же эти флаги, эти лозунги…» – мои собеседники пожимали плечами, видимо находя меня чересчур наивным и впечатлительным. Они реагировали так, словно мне предстояло брать интервью одновременно у Лу Рида, Уэльбека и Кон-Бендита: две недели с Лимоновым, как тебе повезло! Отсюда совершенно не следует, что все эти вполне разумные люди были готовы голосовать за него – во всяком случае, надеюсь, не больше, чем французы за Уэльбека, если бы им представился такой случай. Просто этот скандалист им нравился, они восхищались его талантом и смелостью, и газеты, которые о нем много пишут, это знают. Короче говоря, он – звезда.

Я иду вместе с ним на вечеринку радиостанции «Эхо Москвы» – одно из самых заметных светских мероприятий сезона. Он приходит туда в сопровождении охранников, а также своей новой жены Екатерины Волковой, молодой актрисы, снявшейся в популярном телевизионном сериале. В политико-журналистском бомонде, который собрался там в тот вечер, они, казалось, знали всех: никого так громко не приветствовали и так много не фотографировали, как эту пару. Мне хотелось, чтобы после вечеринки Лимонов предложил мне поужинать с ними, но он этого не сделал. Он не пригласил меня и в квартиру, где живет Екатерина с их маленьким ребенком: в тот же вечер я узнал, что у них восьмимесячный сын. Очень жаль, мне хотелось бы увидеть место, где воин отдыхает от мытарств подпольного существования. Мне хотелось бы понаблюдать за ним в непривычной для него роли отца семейства. И особенно интересно было поближе познакомиться с Екатериной. Она хороша собой и демонстрирует ту манеру светского поведения, которая, как я полагал, свойственна лишь американским актрисам: охотно смеется, восхищается всем, что вы говорите, и мгновенно забывает о вас, если рядом появляется более важная персона. Мне все же удалось поболтать с ней минут пять возле буфета, и этого ей вполне хватило, чтобы с неподражаемым простодушием сообщить, что до встречи с Эдуардом она не интересовалась политикой, а вот теперь поняла: Россия – тоталитарное государство, поэтому бороться за свободу, участвовать в маршах несогласных необходимо. Что она и проделывает с той же серьезностью, с какой посещает семинары по йоге. На следующий день я прочел интервью с ней в журнале для женщин: Екатерина дает советы, как быть красивой, и томно позирует в обнимку со своим мужем-оппозиционером. Но больше всего меня озадачило то, как она отвечала на вопросы о политике: она повторяла то же самое, что говорила мне, и безо всякой опаски нападала на Путина. У нас так нападать на Саркози могла бы себе позволить, например, актриса, участвующая в движении в защиту прав нелегальных эмигрантов. Я пытаюсь представить, чем бы все обернулось, если бы нечто подобное было напечатано во времена Сталина или хотя бы Брежнева, хотя представить такое трудно. И прихожу к выводу, что путинский тоталитаризм не так уж страшен: бывает много хуже.

4

Я никак не могу совместить в своем сознании эти два образа: писатель-неформал, с которым я раньше был знаком, и серьезный политик, знаменитость, которой журналы посвящают восхищенные статьи в рубрике «Персона». Мне приходит в голову, что, возможно, я смогу во всем разобраться, если поговорю с членами его партии, рядо выми нацболами. Бритые затылки, которые каждый день возили меня в черной «Волге» к своему лидеру и поначалу внушали мне некоторую робость, оказались симпатичными ребятами, но были не очень разговорчивы. Или я не сумел найти к ним подхода. Выходя после совместной с Каспаровым пресс-конференции, я подошел к одной девушке – она мне просто понравилась – и спросил, не журналистка ли она. Оказалось, что я угадал, к тому же выяснилось, что она работает для интернет-сайта Национал-большевистской партии. Очаровательная, скромная, хорошо одетая девушка оказалась нацболом.

Через новую знакомую я познакомился с еще одним членом партии: он тоже оказался симпатичным, хотя и засекреченным руководителем московского отделения НБП. Длинные волосы, собранные в хвост, открытое лицо, дружелюбный взгляд – парень совсем не был похож на фашика, скорее на активиста движения антиглобалистов или левого неформала вроде сподвижников группы Тарнак[7] или членов Фракции Красной Армии Баадера. У него дома, в маленькой квартире на окраине города, есть диски Ману Чао, а по стенам развешаны картины в стиле Жан-Мишеля Баскиа, написанные его женой.

«А жена поддерживает твою политическую борьбу?» – интересуюсь я. «Да, конечно, – уверяет он, – только она сейчас в тюрьме. Она была среди тех 39 членов НБП, которых судили в 2005 году. Тот процесс, на котором присутствовала Политковская».

Парень произнес это с широкой улыбкой, явно гордясь женой. А если он сам находится на свободе, так это не его вина, просто, как он считает, «ему не повезло». Но это не страшно, может быть, повезет в следующий раз.

Вместе с ним мы отправляемся на заседание Таганского районного суда, где как раз сейчас идет процесс над несколькими нацболами. Маленький, тесный зал, обвиняемые сидят в клетке в наручниках, на трех скамейках для публики – их друзья, все сплошь – товарищи по партии. На скамье подсудимых – семеро, выглядят очень по-разному: от студента с бородкой до мусульманина в толстовке с надписьюWorking class hero[8]. Среди них одна женщина, чуть постарше остальных, бледная, со спутанными черными волосами, довольно красивая, нервно катает в пальцах сигарету: тип преподавательницы истории, симпатизирующей левым. Все обвиняются в хулиганстве, иными словами, в драке с юными путинистами. С обеих сторон – легкие ушибы и порезы. Когда обвиняемым задают вопросы, они объясняют, что путинисты начали первыми, но их почему-то никто не судит, что данный процесс – чисто политический. И что за свои убеждения приходится платить: никаких проблем – они заплатят. Защита подчеркивает, что обвиняемые – никакие не хулиганы, что они – серьезные ребята, студенты, хорошо учатся, что предварительное заключение длится уже год и что этого вполне достаточно. Судью приведенные аргументы не убеждают. Объявляется вердикт: по два года каждому. Охрана уводит осужденных, они смеются, поднимают над головой сжатый кулак и выкрикивают: «До последней капли крови!» Товарищи смотрят на них с завистью: они – герои.

Молодых людей, бунтующих против цинизма, который стал в России настоящей религией, в стране тысячи, может быть, даже десятки тысяч, и Лимонов – их настоящее божество.

Человек, который годится им в отцы, а самым юным – даже и в дедушки; его жизнь полна приключений, а в двадцать лет об этом мечтает каждый. Для них он – живая легенда, и стержень этой легенды, то, что заставляет их ему подражать, – cool героизм, который он демонстрировал, находясь в заключении. Он сидел в Лефортово, в тюрьме КГБ, а это заведение, если верить тюремным преданиям, будет покруче Алькатраса. Зэк Лимонов прошел через лагеря строгого режима и выстоял, не сломался. Находясь в заключении, он не только сумел написать семь или восемь книг, но и оказывал реальную поддержку товарищам по камере, для которых был не просто суперавторитетом, а почти святым. В день, когда он выходил на свободу, охранники и заключенные вырывали друг у друга его вещи, чтобы помочь ему их нести.

Когда я спросил у самого Лимонова, как это было – его жизнь за решеткой, он поначалу ограничился обычным «нормально», что по-русски означает О. К., никаких проблем, ничего особенного. И лишь позже рассказал мне одну маленькую историю.

Из Лефортово его этапировали в лагерь в Энгельсе, маленьком городке на Волге. Это было образцовое учреждение, новенькое с иголочки, плод творческих поисков амбициозных архитекторов, который охотно показывали заезжим визитерам, дабы иностранцы сделали лестные выводы о состоянии российской пенитенциарной системы. Сами же зэки называли лагерь в Энгельсе «евроГУЛАГом», и Лимонов уверяет, что архитектурные изыски отнюдь не сделали его более приятным для обитания, чем классические бараки, окруженные колючей проволокой. Скорее наоборот. Любопытная деталь: раковины в умывальнике, под которыми проходит сливная труба, были сделаны из матированной ста ли – это выглядело очень элегантно и напоминало элитную гостиницу, оборудованную известным дизайнером Филиппом Старком. В такую в конце восьмидесятых, во время последней поездки в Нью-Йорк, Лимонова поселил его американский издатель.

Эта мысль развеселила нашего героя. Такое сравнение не пришло бы в голову ни его сокамерникам, ни постояльцам элегантной нью-йоркской гостиницы. И он задумался о том, много ли на белом свете существует таких людей как он, Эдуард Лимонов, чей жизненный опыт вместил бы целую вселенную – от заключенного-уголовника в лагере строгого режима на Волге до модного писателя, привычного к интерьерам от Филиппа Старка. Нет, пришел он к выводу, скорее всего, таких людей немного, и душа его преисполнилась гордостью, которая мне понятна. Именно это обстоятельство и натолкнуло меня на мысль написать о нем книгу.

Я живу в спокойной, слабеющей и стареющей стране с низкой социальной мобильностью. Рожденный в состоятельной буржуазной семье в 16-м округе Парижа, я перекочевал оттуда в богемную среду 10-го округа. Мой отец – высокопоставленный чиновник, мать – известный ученый-историк, я пишу книги и сценарии, а моя жена – журналистка. У родителей есть дом на острове Ре, на западном побережье Франции, где они проводят отпуск. Мне бы тоже хотелось иметь дом, но я бы предпочел Гард, на юге страны. Я не считаю, что это плохо или что такая судьба обрекает на скудость жизненного опыта, но с точки зрения как географической, так и социо-культурной нельзя сказать, что жизнь оторвала меня от моих корней. И то же самое я могу сказать в отношении большинства моих друзей.

Лимонов же успел побывать харьковской шпаной, кумиром андеграунда, бродягой, а позже слугой в доме миллиардера на Манхэттене, модным писателем в Париже, солдатом удачи на Балканах, а теперь, на бескрайних просторах постсоветского бардака, немолодым харизматичным вождем партии, состоящей из юных бунтарей. Сам он воспринимает себя как героя, другие же могут считать его негодяем: приводить здесь свое личное мнение я воздержусь. Анекдот об умывальниках в Саратове показался мне забавным, не более того, однако я подумал, что в романтичной и полной опасностей жизни моего героя зашифровано какое-то послание. Причем оно касается не только его самого или современной России, но также и нашей общей истории после Второй мировой войны.

Но в чем же его смысл? Я начинаю эту книгу, чтобы это понять. 

              -----     -----     -----     -----     -----

LIMONOV_EDUARD

Эдуард Лимонов

http://limonov-eduard.livejournal.com/561148.html

              -----     -----     -----     -----     -----

«Жан Жене, Дон Кихот, король Лир»: что пишут о биографии Лимонова на Западе

На английский язык перевели французскую биографию Эдуарда Лимонова, написанную Эмманюэлем Каррером (на русском она вышла два года назад). «Воздух» изучил, что о новинке пишет англоязычная пресса.

The Guardian (автор рецензии — Джулиан Барнс)

«Почему он интересен? Когда Флобера попросили объяснить его интерес к Нерону и маркизу де Саду, он ответил: «Эти монстры объясняют нам историю». Лимонов не монстр (несмотря на то что ему, возможно, нравится так о себе думать), он панк-философ, безрассудный в своем поведении, патриот крови-и-почвы, который вообразил себя очищающей политической силой».

Рецензия полностью: theguardian.com

National Post

«Кто это — Эдуард Лимонов? Ваш ответ на этот вопрос может значительно меняться в зависимости от того, про какой период длинной и извилистой жизни этого человека вы говорите; и, возможно, от того, насколько сильную неприязнь у вас может вызвать тень фашизма на человеке».

Рецензия полностью: nationalpost.com

London Review of Books

«Каррер хотел бы видеть Лимонова писателем уровня Малапарте, который сможет уйти от статуса идеологической проститутки и человека с широким диапазоном политических взглядов, так как его сочинения запредельны и рассказывают убийственные факты о его жизни. Нечто похожее можно сказать про Селина, Юнгера, Гамсуна, Дрие ла Рошеля, даже про Готтфрида Бенна, а также о многочисленных писателях, приверженных идеям коммунизма, вроде Анри Барбюса; все они приземлились на неверную сторону истории, но смогли сбежать от собственной безобразности и отсутствия предвидения — как минимум в своих работах. Но увлекательность и талант Лимонова не достигает уровня даже Питигрилли».

Рецензия полностью: lrb.co.uk

Литературная газета 

N°43 (6343)  (2011-11-02)

http://old.lgz.ru/article/17531/

Кира САПГИР

В преддверии осенней жатвы литературных лавров молва и критика единодушно прочат эту награду книге «Лимонов» Эммануэля Каррера, выпущенной в сентябре парижским издательством POL. Автор – известный французский писатель с русскими корнями, лауреат многих престижных наград, в том числе совсем свежей Премии французского языка 2011 года. Два его романа – «Зимний лагерь» и «Усы» – опубликованы в России, где Каррер бывает постоянно и где, по его словам, к нему «возвращается язык его эмигрантского детства» (хотя на самом деле Э. Каррер изучал язык Пушкина на славянском факультете парижского Института иностранных языков и цивилизаций).

В 2007 году «оживший русский язык» подвигнул Каррера написать «Русский роман». Там он поведал о коллаборационизме собственного деда, Жоржа Зурабишвили, – ради красного словца не пожалел родной… матери, Элен Каррер д’Анкос, политолога и историка, бессменного президента Французской академии. В 1978 году вышла её диссертация, посвящённая национальному вопросу в СССР, под заголовком «Расколовшаяся империя». И произошло «очевидное – невероятное»: благодаря поверхностному прочтению броского заголовка Элен Каррер д’Анкос во всём мире с тех пор известна как провозвестница «краха СССР». Что поделаешь? У людей сегодня нет времени читать книги – разве что газеты.

Её сын Эммануэль унаследовал бойкое материнское перо. И вот сейчас он написал своего пятисотстраничного «Лимонова», почуяв выигрышную тему, – и не проиграл. Его «Лимонов» красуется в книжных магазинах на стендах самых бойких рейтинговых продаж.

Жанр книги трудно определить. Не публицистика, но и романом не назовёшь. Сам же Каррер в своих интервью обозначает подобный жанр весьма туманным словом «повествование», поскольку за основу книги им взяты вполне реальные факты, хотя и поданные в стиле многослойного (и многословного) репортажа. Дело в том, что во Франции такие развёрнутые репортажи – товар чрезвычайно ходкий. Нет здесь ни единого мало-мальски уважающего себя издателя, который не выпускал бы в год хотя бы одну такую книгу.

…Театр начинается с вешалки, а повествование – зачастую с цитаты, определяющей общую тональность. В качестве такого «запева» к своей книге Э. Каррер поместил высказывание Владимира Путина. Но оно – фальшивка. Стоит не полениться и проверить. У Каррера: «У того, кто не жалеет о крахе коммунизма, нет сердца. А у того, кто хочет восстановить коммунизм в прежнем виде, – нет головы». А у Путина: «У того, кто не жалеет о крахе Советского Союза, нет сердца. А у того, кто хочет восстановить Советский Союз в прежнем виде, – нет головы». В изначальной цитате речь не о советском строе, не о застое и политбюро – но распаде Советского Союза и восстановлении Российской империи. В общем, цитаты государственных мужей перевирать не стоит, а если уж при этом полностью искажается смысл, тем более. И именно искажения (сознательные либо случайные) всякого рода, увы, заполняют всю эту книгу.

Старые левые

…У меня в Париже на стене фотография начала 70-х: там в торжественных позах, с нарочито застывшими лицами – пятеро. В маоистской косоворотке – сатирик Вагрич Бахчанян; наголо обритый, в элегантном свитере Игорь Холин; в строгом пиджаке Генрих Сапгир; в чёрных очках Владислав Лён; и в центре, в кудрях и при бабочке, – Эдуард Лимонов – автор самой идеи. «Давайте сфотографируемся вместе, как актёры Художественного театра», – предложил Лимонов. На старом Арбате отыскалась мастерская, где фотограф снимал допотопной камерой чуть не с негативами на стёклышках…

Это фото – своего рода символ неразрывной (как тогда казалось) связи небольшой пёстрой горстки «левых» (как их тогда называли) поэтов и художников.

Полноправным членом этого московского художественного сообщества и стал прибывший из Харькова поэт Эдуард Лимонов.

Я Лимонова знаю с самых его первых шагов по Первопрестольной. Он частенько являлся с тетрадью стихов к нам на улицу Щепкина. С ним была грустная Анна, зрелая женщина в бархатном платьице с кружевным воротничком, как у трёхлетней девочки, которая приехала за ним из Харькова.

А знакомство Эдуарда с Еленой произошло на моём дне рождения. «Прекрасная Елена» (для своих Козлик – по девичьей фамилии Козлова), вся в Диоре, явилась тогда с мужем Витей, некрасивым, добрым и богатым. А Эдуард, что называется, пришёл, увидел, победил – хотя и не сразу… Ранним утром Эдик является к нам прямиком из близлежащего Склифа (так называют Институт им. Склифософского). Бледный до синевы, с перевязанными запястьями. Трясясь, пьёт на кухне чай. «Я сегодня ночью на кухне у Елены перерезал себе вены, – сообщает он мне. – Я её караулил во дворе. Они пришли ночью, с актёром К. Я вошёл за ними в их съёмную квартиру. Прошёл на кухню. Сидел и думал: кого убить? Собаку? Жалко. Его, её? Посадят. И решил: убью себя, но не до конца, а чтобы спасли… Резанул ножом по вене – кровь брызнула даже на потолок. Они прибежали, стянули мне запястья её кружевным пеньюаром и всю ночь стирали кровь на кухне. Кровь надо было стереть побыстрее, потому что утром возвращался её муж из Варшавы. Потом меня отвезли в Склифософского… Ну что мне делать?» «Да ведь ты счастливец, Эдик, – сказала я. – Ты нашёл идеального партнёра по играм – Елену. С ней ты мог бы играть до конца дней. Ведь в твоей жизни всё игра – всё, что есть, и всё, что будет…» Так оно и произошло в дальнейшем. Так оно и происходит.

Словом, мы общались теснейшим образом. А на страницах книги Каррера я с изумлением натыкаюсь на такие вот перлы: «Хитрый Сапгир писал о медвежатах, и у него была шикарная квартира, дача, в гости ходили братья Михалковы (sic!)». Дорогой мой Эдичка! Ну, не бывало их у нас, ни порознь, ни вместе! И своей дачи, увы, тоже не было. Приходил к нам ты. А вместе с тобой – друзья-смогисты. Вы же были одной компанией, ходили ордой, виделись почти ежедневно! А в книге – такое высказывание: «Битники в США остались, а СМОГ нет». Ты ли это, Эдичка?! Понятно, что твоими кумирами ещё по Харькову были Гинзбург, Уорхолл, Керуак. Но всё-таки зачем лягать Губанова, Алейникова, компатриотов, собратьев? Это несправедливо. Ведь они твои бывшие друзья.

Тройная решка

…«Ну что мне делать? – задаёт мне вопрос Козлик. – Я люблю Лимонова, но от Вити уйти не решаюсь!» «А ты брось монетку, – советую я. – Орёл – Витя. Решка – Лимонов». Приняв мой совет за чистую монету, Козлик бросает монетку трижды – три раза выпадает решка. Продолжение общеизвестно: свадьба, венчание в Брюсовской церкви, и вскоре, осенью 1974-го, для них задул ветер эмиграции, выдул из страны, перенёс через океан. А полтора года спустя к нам через океан перелетел в обратную сторону манускрипт романа «Это я, Эдичка». С каким восторгом, взахлёб, читала наша компания современный плутовской роман, подобный «Жиль Блазу». Ведь именно «Эдичка» и прописал Лимонова в мировой литературе, как Набокова – «Лолита»…

Затем, в 80-м, я увидела Лимонова уже в Париже. «Париж – вялый город» – так, весьма самонадеянно, высказывался «заокеанский» пикарро. Заметим, что впервые «Эдичка» был издан именно в Париже, по-русски, в скромном альманахе «Ковчег» (издатели – Н. Боков и А. Крон). Тогда всем казалось, что публикация неминуемо повлечёт за собой скандал в эмигрантских кругах… Но произошло нечто другое, а именно – успех в мировом масштабе благодаря бесстрашному издателю Маркиза де Сада Поверу. Без Повера ничего не было бы. Это он придумал ошеломляющий заголовок «Русские поэты предпочитают больших негров».

О 14-летнем парижском периоде автор «Лимонова» повествует как-то однобоко. Он хранит молчание о парижском русском окружении Лимонова. Говорится лишь о новой подруге, Наталье Медведевой, либо о знаменитостях, таких как Жан Эдерн-Алье, глава газеты «Международный Идиот», и его блистательном кружке интеллектуалов. При этом за скобками оказались такие значимые фигуры, как М. Шемякин, В. Бруй, И. Андреев и пр. И это не совсем случайно: герою книги групповой портрет отныне не нужен. Ему вообще не нужен более разговор и общение на равных – как не нужен объективный взгляд на себя. Оттого его нынешнее окружение – малолетки-нацболы.

Что до российского рассеяния в окружении Лимонова, автор пишет, что-де убрал множество пассажей, «чтобы сократить листаж». А жаль. Читать о реальных людях было бы куда интереснее, нежели давиться бесконечными «политологическими» экскурсами, газетными компиляциями, притом с фактическими ошибками и прямыми искажениями непреложных фактов!

Помимо перевранной цитаты (см. выше) в книге Э. Каррера вообще перебор дезинформации всякого рода. Ну для чего, например, нью-йоркское «Новое русское слово», старейшая газета русского зарубежья, переименовано в «Русское дело»; и чего ради его тогдашний глава, почтеннейший Андрей Седых, окрещён неким Михаилом Бозбородых? В любом случае это мелко, глупо и недостойно.

В изложении исторических фактов налицо неряшливость c переходом в хаос. Автор ничтоже сумняшеся пишет о генерале Власове: «У Власова была белая армия, выступившая на стороне немцев (sic!)». Хотя власовцы, в основном советские военнопленные, просто стремились вырваться из немецкого концлагеря, чтобы избежать невыносимых условий. Конечно, к Власову примкнула часть белоэмигрантов – например, казачий генерал П.Н. Краснов, который, как известно, затем наотрез отказался подчиняться «бывшему красному генералу».

Другой пример. Описывая ситуацию в Молдавии, Каррер показывает опять-таки полное незнание. С простотой римлянина он пишет – мол, Сталин забрал часть Румынии после Второй мировой. А ведь Молдавия – бывшая Бессарабия, некогда часть Оттоманской империи, отошла к России ещё в 1812 году. А Румынии она принадлежала всего каких-то 20 лет и вновь отошла к СССР по пресловутому пакту Молотова – Риббентропа. Что касается Приднестровья, это вовсе не часть Бессарабии, а бывшая автономная Молдавская область в составе Украины, где подавляющее большинство населения говорит по-русски. И естественно, что Лимонов выступает за русских.

Без воображения

В книге Каррер отчасти кокетливо позиционирует себя как обыватель в надежде, что ему возразят. А он и есть обыватель, конформист. В отношении сербских событий он заодно с ангажированными французскими интеллектуалами, чьи антисербские настроения «политкорректно» разделяет. Французское общественное мнение в массе дьяволизирует сербов. А Лимонов выступил на стороне «сербских братьев», участвовал в 1991–1993 гг. в трёх сербских войнах (Вуковар, Босния, Книнская Краина).

Каррер правильно заметил, что у Лимонова нет воображения – как, впрочем, и у самого Каррера. Ни тот, ни другой – не сочинители. Только Лимонов – проницательный и наблюдательный аналитик. Он – мастер портрета. Тому доказательство «Книга мёртвых». Но складывается впечатление, что Лимонову потому удаются портреты мёртвых, что они не могут возразить, – и это даёт известную свободу и смелость без риска. Удобнее писать о человеке уже после смерти – чтобы удобнее было врать.

Подобно своему прототипу, герой книги, выписанный Каррером, честолюбив, целеустремлён и работоспособен – в отличие от автора. Он по таланту выше, чем Уэльбек, бельгийская баронесса Амели Нотомб, да и сам Каррер, естественно.

Всё потому, что герой книги, как и её живой прототип, – не очень желательный персонаж для западного общества, его достоинства как писателя здесь искусственно замалчиваются. И, конечно, прав Каррер, говоря о том, что Лимонов равнодушен ко всем и вся, кроме себя. Но он не трус, и ему нравится камуфляж – во всех смыслах, в том числе и камуфляж боевика. А когда Каррер увидел по ВВС кадр, где Лимонов в камуфляже палит в воздух из автомата на фоне вуковарского пейзажа, он отложил работу над книгой на целый год.

Откровенный конформист, Э. Каррер в своей книге постоянно употребляет местоимение «мы»: «С нашей точки зрения (т.е. французского обывателя), Лимонов – фашист». По той же причине он избегает говорить о причинах возвращения Лимонова в Россию. И предпочитает ни словом не обмолвиться о его книге «Дисциплинарный санаторий» (Le grand hospice occidental / Пер. М. Щетинского. – Paris: Belles Lettres, 1993). А ведь эта книга, последняя изданная во Франции перед отъездом Лимонова, буквально ошарашила французскую общественность. Эдуард вполне трезво оценивает ситуацию. Он понимает, что во Франции становится одиозной личностью для интеллектуалов. А это значит, что его книги больше не будут здесь выходить. И решает уехать.

Чем же всё-таки Каррер притянул читателя? Тем, что читатель в массе своей ленив и нелюбопытен. У читателя больше нет своего мнения. Как, впрочем, и у критики, которой тоже как таковой больше нет. Читатель способен проглотить любые благоглупости – и Каррер это отлично понимает и без зазрения совести впаривает чушь – например, «глубинные» рассуждения о том, что есть для «загадочной» русской души «запой» – le zapoї. Он вываливает на своих страницах всё – вплоть до заплесневелых анекдотов о новых русских. Единственные пассажи, где автор выглядит почти как писатель-беллетрист, – это эротико-порнографические сцены. Каррер смакует скопированные у Лимонова описания «безумных ночей» – с Еленой, Натальей Медведевой… А при этом самый отрицательный герой в книге – не тот, на кого намекает автор.

Что до пресловутых бесконечных экскурсов, всё объясняется более или менее просто: «Гонкура» тем легче получить, чем больше листаж. Чем толще книга, тем она перспективнее в плане премии. 500 страниц – товар, а 200 – не товар. Только Каррер не тот товар продаёт. Половина книги вообще не имеет никакого отношения к Лимонову. И поэтому книга «Лимонов» вне публицистики – она просто публичная.

Лимонов талантлив, смел, азартен. Он сжигаем чисто юношеским любопытством к жизни. Бунтарь, вечный возмутитель спокойствия, он так и не научился врать самому себе.

                                                                                      Кира САПГИР

Литературная газета 

№43 (6343) (2011-11-02) 

 -----     -----     -----     -----     -----